Текст: Максим Суровщиков
Юлиус Банзен является, возможно, одним из самых интересных мыслителей философии девятнадцатого века, внимание к которому в последнее время, кажется, начинает заново оживать. Хотя публикация его автобиографии в 1905 году и интерес к его новаторским работам по психологии в 1930-ые годы спасли его от полного забвения (Beiser, 2016, c. 229), Банзен по-прежнему малоизвестная фигура в истории мировой философии. Согласно исследователям, существуют несколько причин, обуславливающих столь скромное внимание к его работам. Во-первых, философия для Банзена была не просто системой интеллектуальных убеждений, идеи были для него личными ценностями: «То, что не может быть как-то связано с делами сердца …не имеет никакого интереса для меня и моих исследований. В этом смысле я вообще не способен к объективным исследованиям: ни на что я не способен меньше, чем на “сборку” знаний; простое чтение исторического или другого эмпирического материала мне просто скучно в двойном смысле этого слова; то, что я не могу сразу так или иначе использовать, то есть вписать в совокупность моего мировоззрения, для меня не существует» (Thodoroff, 1910, с.2). Неудивительно, что находятся и те, кто критикуют Банзена за отсутствие «самоотречения свойственного ученому. Ирония же в том, что сила, с которой Банзен при каждом удобном случае защищал собственные взгляды, не знает границ. Его воинственный тон, согласно исследователям, вызывал раздражение у многих критиков и, предположительно, стал одним из факторов, глубоко повлиявшим на восприятие всей его системы (Slochower, 1932, с. 386). Во-вторых, Банзена отличает необычный и замысловатый литературный стиль. Он обладал богатым и причудливым воображением, и оно нашло выражение в форме, окрашенной поразительными и красочными, но не всегда ясными сравнениями и метафорами. К примеру, Банзен, который превозносил роль юмора в ощущении мимолётного освобождения от силы воли, использует интересное выражение, оценивающее его эффективность: «Юмор тем действеннее, чем отчетливее сквозь личину смеющегося дурака просвечивает медузный ореол пессимизма» (Bahnsen, 1877, с. 108). Однако и тут вполне справедливо замечают, что подобная оригинальность мысли ценится скорее у писателя, чем у философа (Thodoroff, 1910).
Тем точнее кажется оценка, возможно, в какой-то момент ближайшего друга Банзена, Э. ф. Гартмана, подмечающего в одном предложении его сильные и слабые стороны: «Он совершенно оригинальный философ, но оригинальность выражена так резко, что граничит с эксцентричностью» (Beiser, 2016, c. 259). Гартман, превращая главное достоинство Банзена в недостаток, некоторым образом отдаёт дань центральной идее его Realdialektik, которая соединила волюнтаризм Шопенгауэра и диалектику Гегеля и поместила противоречие в само сердце реальности. Его фирменная доктрина, главные аспекты которой Банзен заложил, когда он был ещё очень молод, является одной из главных причин его открытия.
Другим же основным источником, обеспечивающим Банзену определённое внимание со стороны современных исследователей, является его связь с Ницше, который считал Банзена своим «товарищем-пессимистом». Однако, по мнению, вероятно, крупнейшего на сегодняшний день исследователя философии Банзена, Фредерика Чарльза Бейзера, делать Ницше одной из главных причин интереса к Банзену, значит абсолютно недооценивать вклад и значение Банзена в философию своего времени: «Банзен заслуживает того, чтобы к нему относились как к самоцели, как к самостоятельному объекту исследования, в такой же степени, как и к Ницше» (Beiser, 2016, c. 229).
Даже при жизни Банзен был малоизвестной фигурой и по большей части находился в тени у куда более признанного и успешного автора «оптимистического пессимизма или пессимистического оптимизма», уже упомянутого Э. ф. Гартмана, чья философия была довольно популярна среди современников. Система же Банзена, которая представляет «первый в истории мысли основательный пессимизм», вероятно, противостояла господствующим взглядам своего времени: если Гартман, Шопенгауэр, и другие пессимисты, включая Филиппа Майнлендера, в конечном счете предлагали решения в той или иной форме, то Банзен провозглашал абсолютную неминуемость страданий в нашей жизни, что отражено в его интересной теории трагедии (Slochower, 1932, с. 369).
Трагичная судьба Банзена, выраженная в его практически полном забвении, кажется, подчеркивает глубокую символичность жизни, возможно, одного из самых оригинальных мыслителей в истории немецкого пессимизма XIX века, кто столь неумолимо верил в неизбежную трагедию нашего существования.
Биография
Юлиус Фридрих Август Банзен родился 30 марта 1830 года в Тондерне, Шлезвиг. Отец Банзена – Кристиан Август Банзен – был директором учительской семинарии, мать Банзена — Джулиана Мария Кристина Хансен — умерла вскоре после его родов; гораздо позднее Банзен напишет в своей автобиографии, что её потеря «помешала [ему] полноценно испытать удовольствия детства» (Beiser, 2016, c. 229). Банзен, получивший обычное образование, по прошествии времени будет глубоко сожалеть о провинциальных обстоятельствах своей ранней жизни: он признаётся, что чувствовал себя совершенно изолированным на «пустынных болотах Шлезвига», которые он называл своей «интеллектуальной Сибирью» (Beiser, 2016, с. 233).
Пессимизм же Банзена проявился невероятно рано: в упомянутой автобиографии он сообщает нам, что 10 марта 1847 года он сидел в своей «мрачной комнатушке», когда его охватила глубокая печаль, «меланхолическое презрение к миру и людям». Он чувствовал, что покончил с миром и даже размышлял о самоубийстве, испытывая радость, что он мог так быстро положить конец всему, просто бросившись с ближайшего моста. Именно с того самого дня, добавляет Банзен, он чувствовал, будто остальная часть его жизни была лишь короткой задержкой перед виселицей (Beiser, 2016, с. 233).
Осенью же 1848 года Банзен поступает в Кильский университет, но участие в Датско-прусской войне, прерывает его учебу. В 1849 году он вызывается добровольцем и служит восемнадцать месяцев в армии Шлезвиг-Гольштейна (как отмечает Г. Слоховер, три ведущих шопенгауэровских пессимиста, Гартман, Майнлендер и Банзен, добровольно записались в армию и все по одной и той же причине: «чтобы дисциплинировать и укрепить тело и дух — во имя битвы за Нирвану!»). В 1851 году Банзен переезжает из Киля в Тюбинген, чтобы продолжить учёбу: следующие два года он проводит в Тюбингенском университете. Примерно в этот период, Банзен начинает вести потерянную на сегодняшний день тетрадь, в которую он записывает свои мрачные размышления. Он называет свое мировоззрение «нигилизмом», поскольку оно упивается темой ничто, идеей о том, что в жизни нет целей и ценностей. Он резюмирует это мировоззрение в поэтичных строках: «История — это становление небытия, переход от небытия к небытию»; или «человек — всего лишь самосознательное ничто» (Beiser, 2016, с. 233).
Первоначально Банзен намеревался стать теологом, но склонность к анти-теологическому нигилизму вскоре заставили его отказаться от этого проекта, и он сделал философию своим основным занятием в Тюбингене, где самое большое влияние на него оказали Фридрих Фишер, обучавший его эстетике, и Якоб Фридрих Рауфф, преподававший ему психологию и познакомивший его с философией Шопенгауэра. Академическая же жизнь Банзена по-своему показательна. Он принимает решение не посещать ни одной лекции своего декана, Иммануила Германа Фихте, по той причине, что он чувствует отвращение к его теистически окрашенному идеализму. Под руководством же Фишера Банзен сам решает выбрать тему для своей диссертации, которая заключалась в «попытке генетически проанализировать, согласно предпосылкам научной психологии, доктрины относительно основных эстетических категорий». Фишер посчитал, что, хотя работа не обосновывает идею прекрасного, исходя из нового принципа, она, с другой стороны, раскрывает богатство глубоких и плодотворных прозрений и удивительную зрелость мышления для человека двадцати трех лет (Slochower, 1932, с. 371-372).
В 1853 году Банзен начинает работать частным репетитором. С 1855 по 1857 год преподаёт в частной школе в Альтоне. Банзен очень хотел поселиться в Ольденбурге, но ему не хватило всего одного голоса, чтобы получить место в местной гимназии. В 1858 году он принимает должность воспитателя в гимназии Анклама, Померания. Банзен, который не переносил прусскую дисциплину, временами мог находить своих померанских коллег и подопечных невероятно грубыми. При этом он был не из тех, кто скрывает свои взгляды, что иногда особенно осложняло ситуацию. Но уже в 1862 году Банзен займет должность учителя в гимназии Лауэнбурга, где проживёт до самой смерти.
Банзен мечтал о возможности стать профессором университета, но этому так и не суждено было случиться. Но если его профессиональная карьера была неудачной, то его личная жизнь была настоящей катастрофой. Одним из его самых сокровенных желаний было создание мирной и гармоничной семьи. В 1862 году он женился на Минните Мёллер, которую он очень любил, но она умерла в следующем году, родив их единственного ребенка. В 1868 году Банзен снова женился, теперь уже на Филипине Кларе Герцог, с которой у него было трое детей. Но брак был очень несчастливым и закончился разводом в 1874 году. Переживание утраты, за которым последовал горький развод, сильно повлияли на Банзена. Гартман, который часто видел его в 1870-е годы, описал его как психопата, «истерика мужского пола». Хотя это диагноз на тот момент уже бывшего друга, вероятно, он отражает что-то в состоянии духа Банзена в эти годы (Beiser, 2016, с. 233). 7 декабря 1881 года Юлиус Банзен скончался в возрасте всего 51 года от того, что сначала казалось лёгким случаем дифтерии. Он резюмировал свою жизнь в эпитафии, которую выбрал сам: Vita mea Irus labour (Slochower, 1932, с. 373).
Философия
Будучи студентом, Банзен принимает идею гегелевской диалектики, но считает, что она приводит не к положительному результату, а кончается «идеей небытия». «Невысказанный смысл гегелевской диалектики — идея, что противоположности существуют рядом друг с другом, поскольку одно является столь же могущественным, абсолютным и оправданным, как и другое» (Beiser, 2016, с. 234). Но, согласно Банзену, результат их противостояния — это не их синтез в высшем единстве, а их полное разрушение, которое приводит к «ничто»: «Гегель и его оппоненты спасают свой «положительный результат», говоря о диалектическом движении, в то время как существует только диалектическое существо, то есть нечто чисто нулевое, в котором не может быть никакой середины и никакого посредничества, а только аннулирование. Если бы кто-то был без предрассудков и [ложных] предпосылок и был бы верен «методу», он бы увидел, что новый диалектически открытый «абсолют», или как бы вы ни хотели назвать конечную точку, должен иметь нечто противоположное абсолютному совершенству, и что [абсолют] должен показать себя чем-то логически невозможным» (Beiser, 2016, с. 234). Таким образом, молодой Банзен уже сделал набросок своей более поздней Realdialektik: во-первых, он принял тезис о том, что реальность диалектична, то есть она состоит в борьбе противоположностей. Во-вторых, тезис о том, что эта диалектика не имеет положительного результата. Но к своей же фирменной доктрине Банзен придёт лишь после открытия философии Шопенгауэра.
Банзен впервые услышал о Шопенгауэре в зимнем семестре 1851/52 года от Рауффа, который рассказал ему о «парадоксах» его философии. Любопытство Банзена пробудилось, и он должным образом посвятил себя изучению «Мира как воли и представления», который стал для него настоящим «откровением». Заработав немного денег на преподавании, Банзен приобрёл копию второго издания «Мира как воли и представления» — первой книги, которая у него когда-либо была. Летом 1856 года Банзен наконец-то решается попросить аудиенции у «великого мудреца», который, несмотря на свою репутацию отшельника и мизантропа, исполняет желание молодого философа (Beiser, 2016, c. 235 – 236). Отзываясь об их встречи, Банзен писал: «Я ушел, сознавая, что видел не только гения идей, но и характер самой подлинной возвышенности, которую я чувствовал … перенесенной в новое существование» (Slochower, 1932, с. 372).
После встречи с Шопенгауэром Банзен решил полностью посвятить себя изучению его философии, несмотря на то, что ему приходилось работать частным репетитором около тридцати часов в неделю. На их следующей встрече, примерно четырнадцать месяцев спустя, Шопенгауэр высоко оценил успехи Банзена, поставив его в один ряд с Ю. Фрауэнштедт. (Бейзер отмечает, что, поскольку Шопенгауэр считал Фрауэнштедт своим главным апостолом, то это было действительно высокой похвалой). При этом молодой Банзен воспринял философию Шопенгауэра не только как свое мировоззрение, но и как путеводитель по жизни. Банзен начал практиковать аскетизм, поскольку Шопенгауэр проповедовал, что можно достичь искупления только через самоотречение. Несмотря на длительный пост и воздержание, он начал отчаиваться, что когда-нибудь достигнет идеала Шопенгауэра. Он постоянно беспокоился о рецидивах жизни во плоти, и он никогда не разделял идею кастрации (Beiser, 2016, c. 236; Бейзер отмечает малое беспокойство Банзена касательно «эпикурейского» образа жизни Шопенгауэра, мало походившего на пример для молодого аскета).
Через несколько лет после ученичества у Шопенгауэра — в период с 1858 по 1864 год — Банзен обрисовывает элементы своей собственной философской системы. В них Банзен не только формулирует центральный тезис своей позднейшей Realdialektik, что суть реальности лежит в самопротиворечивой воли, но также отказывается принять два аспекта философии Шопенгауэра. Во-первых, он отвергает кантовский тезис, принятый Шопенгауэром, о том, что пространство и время являются лишь априорными формами. Банзен утверждает, что теория Канта не может объяснить множество особых чувственных качеств и поэтому у нас есть основания предполагать определенную степень реализма, то есть допустить возможность, при которой пространство и время, лишь отчасти, являются свойствами вещей-в-себе. Он добавляет, что, когда Кант утверждал, что априорные формы истинны только для репрезентаций вещей, он сделал догматическое заявление, на которое у него не было никаких оснований. Однако при этом Банзен понимает, что его точка зрения не дает аргументов против идеализма и не дает основы для реализма. Это дает лишь простую логическую возможность: эти формы могут применяться, но могут и не применяться к вещам-в-себе. Банзен полагает, что, хотя у нас нет априорных оснований для реализма над идеализмом, у нас все же есть хорошие эмпирические основания. Весьма вероятно, считает Банзен, что мир состоит из вещей, которые действительно существуют в разных местах пространства и в разные моменты времени. Он полагает, что наш опыт открывает нам огромное разнообразие вещей, действие которых на наши органы чувств не может быть полностью обусловлено самими этими органами — эти эффекты также должны быть вызваны, по крайней мере частично, независимыми от них причинами. Различия во внешнем виде должны хотя бы частично относиться к различиям в самих объектах (Beiser, 2016).
Во-вторых, Банзен также критикует монизм Шопенгауэра, согласно которому за всеми явлениями природы и внутри каждого индивидуального эго стоит единая космическая воля. Вместо этого он утверждает, что на каждое индивидуальное эго приходится одна воля. То есть каждое индивидуальное желание само по себе имеет существенную реальность. Согласно Банзену, монизм не может объяснить множественность и индивидуальность эмпирического мира с помощью постулата первичного единства, поэтому Банзен задается вопросом, должны ли мы вообще предполагать существование такого единства. В итоге, Банзен склоняется к тому, что все, что действительно существует, — это лишь множество индивидуальных желаний. В связи с этим Банзен был вынужден столкнуться с другой проблемой: однажды в личном разговоре он признался Гартману, который, в свою очередь, придерживался позиций монизма, что нет ничего более загадочного в истинности его индивидуальных субстанций. Банзен признал, что трудно объяснить, как индивидуальная воля возникла из чего-либо, если она имеет независимую сущность. Уже позднее Банзен попытается провести различие между сущностью и существованием индивидуальной воли: хотя её существование действительно зависит от других индивидуальных вещей, она всё же имеет независимую сущность или собственную природу. (Beiser, 2016)
Стоит отметить, что индивидуализм всегда означал для Шопенгауэра эгоизм, конкурентную свободу для всех, где каждый индивид отстаивает и защищает свои собственные интересы за счёт всех остальных. Но именно такого индивидуализма придерживается Банзен. Нет единой космической воли, в которой мы могли бы видеть себя и всех существ. Теперь эгоизм является единственной реальностью. Однако Банзен не только попытался уйти от монизма Шопенгауэа, но и решил полностью отказаться от дуализма воли и представления: воля, по мнению Банзену, всемогуща и царство представления не в силах подчинить волю себе. Все, чего хочет воля, исходит из неё самой. Позже Банзен писал, что именно его личный спор с Гартманом относительно монизма и воли впервые заставил его полностью осознать «энергию моего пессимизма» (Beiser, 2016, с. 246).
В начале же 1870-х годов Банзен уже приступил к работе над своей метафизикой, однако обязанности Банзена как отца и школьного учителя были таковы, что он никак не мог найти достаточно времени для реализации своих проектов. Наконец, в 1880 году он опубликовал первый том своей систематической философии Der Widerspruch im Wissen und Wesen der Welt. Второй том появился посмертно в 1882 году, хотя был готов к публикации еще до его смерти (Beiser, 2016, c. 271).
Как объясняет Банзен в первом томе Der Widerspruch im Wissen und Wesen der Welt, реальная диалектика делает три основных утверждения: во-первых, противоречие существует в самом сердце реальности и что это не просто атрибут нашей мысли о реальности, во-вторых, противоречие не может быть разрешено и его результат полностью отрицательный и, в-третьих, источник противоречия лежит в воле, которая является основой всей реальности. Банзен утверждает, что эти утверждения характерны для его диалектики в отличие от диалектики Канта и Гегеля. Первое утверждение противоречит диалектике Канта, которая отказывается придавать противоречию объективный статус: «Со времен Канта антиномическое оставило открытым предположение, что его противоречия основаны лишь на определенном качестве нашего субъективного мыслительного механизма… и что они не принадлежат вещам» (Bahnsen, 1882, с. 3). Второе утверждение противоречит диалектике Гегеля, согласно которой противоречие ведет к положительному результату, более высокому синтезу противоположностей: «Эта простая субъективная диалектика [оказывается] совершенно бессильной, поскольку она уступила свидетельству Тренделенбурга о том, что ее мнимое «высшее единство» было не чем иным, как безразличным родовым термином…» (Bahnsen, с. 5). Банзен утверждает, что Гегель, приписывая противоречие становлению, а не бытию, не придает противоречию достаточно объективного статуса.
Банзен настаивает, что мир, по существу, и в конечном счете «антилогичен». Указывая неразрешимые противоречия в самом мире, настоящая диалектика демонстрирует пределы логического или рационального мышления. Мы должны признать, как учит Банзен, «абсолютно загадочную природу мира» (Bahnsen, с. 8), тот факт, что мы не можем разрешить его загадки, потому что его противоречия неразрешимы: «Если гегелевская диалектика возникла из переоценки логического как единственной реальной силы, то, наоборот, настоящая диалектика берет свое начало из глубокого унижения мышления» (Bahnsen, с. 9).
Основание же для центральных утверждений настоящей диалектики Банзен находит в «метафизике воли». Причина противоречия реальности и неразрешимости ее противоречий заключается в том, что воля противоречит сама себе. Она противоречит сама себе в двух смыслах: во-первых, она преследует противоположные цели и, во-вторых, она обращается против себя, поэтому она отрицает себя или «не желает ничего не желать». Стоит отметить, что для Банзена внутренним содержанием воли является прежде всего «чувство», которое он определяет как «интуитивную внутреннюю сущность нашего основного содержания» (Beiser, 2016, c. 249).
Однако тут появляется проблема, ведь поскольку принцип Realdialektik настаивает на противоречивой природе всего сущего, Банзен вынужден сделать признание существования некой определенной закономерности, а именно регулярности противоречия, в котором противоречащая воля сохраняет свою идентичность: «В ходе [подобного] самопротиворечия в ранее объясненном смысле преобладает «частично логическая» последовательность, в силу которой реально-диалектический экзистенциальный способ проявления происходит в формах логической необходимости» (Bahnsen, с. 67). Более того, он понимает, что то, что в целом противоречиво, бессмысленно или немыслимо, следует рассматривать как некий порядок. Он обнаруживает, что внутри подобного раскола каждая половина следует логическому пути и что единственное существующее противоречие — это то, что между двумя этими половинами. Именно эта «частичная логика» объясняет существующую ограниченную приспособляемость мысли к реальности: «Если бы это была «абсолютно» бессмысленная вещь, в которую я хотел бы превратить обычное искажение, тогда это было бы также абсолютно непонятным и непостижимым для наших духовных органов, и тогда, конечно, никакая философия не была бы возможна» (Bahnsen, с. 68).
Однако Банзен продолжает настаивать, что природа мира решительно придерживается «анти-дуалистической тенденции», поскольку существует только одна «двуличная» субстанция, образующее единое целое. Однако подобная «полярная» сущность мало что объясняет: «Но если кто-то потом захочет посмеяться: «Где сияют твои звёзды, там должна быть ночь», тогда настоящая диалектика может с чистой совестью [вас заверить], что она не имеет никакого отношения к часто используемому трюку объяснения одной тайны через желание другой, как если бы тьма могла внести свет во тьму» (Bahnsen, с. 81).
Вряд ли бы Банзен настаивал на принципах реальной диалектики, если бы глубоко не верил в них, но, возможно, отказавшись и от них, у него бы не осталось ничего, чтобы могло поддержать его мировоззрение об абсолютно таинственной природе мира. Оттого неудивительно, что большую часть своего сочинения Банзен критикует именно тех, кто считает, что реальность необходимо подчиняется логическим законам нашего мышления. Ведь если Банзен действительно полагает, что мир является, по сути, абсолютной загадкой, то даже метафизическое утверждение о самопротиворечивости воли будет в каком-то смысле ошибкой. Но критиковать Банзена сложно, ведь даже сквозь бесчисленные и самопротиворечивые повторения о реальной сущности нашего мира, трактат всё равно придерживается своей внутренней логики: «Предполагая неустойчивое доверие к своим чувствам, человек пытался получить более прочные гарантии автономных норм своего мышления, когда-то потерянных в этих чувствах» (Bahnsen, с. 8). Это одна из самых интересных цитат философа, который так отчаянно при любых обстоятельствах призывал прислушиваться к своему сердцу.
Библиография
- Bahnsen J. Das Tragische als Weltgesetz und der Humor als ästhetische Gestalt des Metaphysischem. F. Ferley, 1877.
- Bahnsen J. Der Widerspruch im Wissen und Wesen der Welt: Princip und Einzelbewährung der Realdialektik. T. Grieben, 1882. Т. 2.
- Beiser F. C. Weltschmerz: Pessimism in German Philosophy, 1860-1900. Oxford University Press, 2016.
- Jensen A. K. “Julius Bahnsen’s Influence on Nietzsche’s Wills-Theory” // Journal of Nietzsche Studies. 2016. Т. 47. №. 1. С. 101-118.
- Ramos F. C. “Tragédia sem redenção: o pessimismo absoluto de Julius Bahnsen” // Voluntas: Revista Internacional de Filosofia. 2015. Т. 6. №. 2. С. 111-121
- Slochower H. “Julius Bahnsen: Philosopher of Heroic Despair” // The Philosophical Review. 1932. Т. 41. №. 4. С. 368-384.
- Thodoroff C. Julius Bahnsen und die Hauptprobleme seiner Charakterologie. Junge, 1910.
- Book review Wie Ich Wurde was Ich Ward. Von Bahnsen Julius. Munich and Leipsic: Müller. 1905 // The Monist. 1906. T. 16, № 1, С. 152–155 (https://doi.org/10.5840/monist190616140)