Любовь и канон

Текст: Полина Крупинина

Итак, ненавистные души… собирает воедино Любовь (φιλία),
поскольку она добрая и испытывает сострадание к их стенаниям
в хаотическом и злом миропорядке «бешеной Ненависти».

Эмпедокл

О любви написано множество произведений, в которых одни авторы пытаются описать чувства человека, который испытывает любовь, другие пытаются создать целостную теорию любви, которая бы не просто описывала, как человек себя чувствует и как это влияет на него, но описала бы любовь как более полный феномен, разделяя разные виды, показывая, какое место занимает любовь в жизни каждого человека в отдельности и общества в целом. 

Про любовь сложно говорить, избегая красноречивых выражений, ведь в литературе любовь часто связывается с чем-то романтичным, прекрасным и возвышенным («Влюбленные вообще любят стихами выражать сладкое воление любви, свою блаженную радость»). Стоит ли нам избавиться от этого флера, которым окружен феномен любви, стараясь говорить о ней в более строгих терминах, или же не нужно отказываться от некоторой поэтичности  — отдельный вопрос, однако, возможно, именно он дает возможность начать размышлять о том, какое место занимает любовь в каноне философии и почему ее значение так часто остается недооцененным. 

Любовь — один из основных феноменов человеческого бытия. Хотя это так, далеко не каждый философ высказывался по этой теме. Кроме того, даже высказывания философов о любви составляют маргинальную линию мысли, если смотреть на это с точки зрения канона. Как и само выражение «философия любви» не так привычно для уха, как прочие философии чего-либо. Формирование канона — вопрос сложный и неоднозначный. Почему авторов вроде Платона, Декарта и Канта знают все, а другие канули в лету? Почему вопросы об устройстве человеческого познания, сознания и бытия чаще ставятся выше, чем вопросы о любви?. Точного ответа нет, но можно постараться выделить ряд возможных причин. 

Однако на постановку такой проблемы могут сразу же возразить.  Сперва в качестве аргумента против  можно вспомнить авторов, для которых любовь занимала, если не ключевое, то очень важное место  в их философии. Здесь можно начать с Античности, где всем сразу вспоминается фигура Эмпедокла, для которого Любовь была одним из движущих принципов физики. Нет необходимости делать большой шаг вперед, ведь сразу всплывает Платоновский “Пир”, который полностью посвящен проблеме любви. Также мы держим в голове и период Ренессанса, где для авторов вроде Марсилио Фичино, Джованни Пико делла Мирандола, Франческо Петрарка, и,конечно же, наш автор, не вошедший в канон — Леона Эбрео, любовь была не только вдохновением, но и важным мотивом творчества и философии. Продолжать этот ряд можно было бы долго, однако цель не в этом. Возражение это показывает важный момент для всех проблем, вынесенных за рамки философского канона: сами авторы могли придавать большее или меньшее значение разным темам своего творчества, однако, это редко становится ключевым моментом при формировании канона, ведь это не некоторый единовременный процесс — собрание группы философов, которые разбирают, кто войдет в канон, а кто нет, а часть исторического процесса, где сама важность работы может иметь не такое большое значение, как резонанс, вызванный в интеллектуальном сообществе, влияние, которое автор оказал на последующие поколения. Так, если тема любви и была важной темой в философии Платона, то гораздо большее значение для философии имело его разделение на мир идей и мир вещей,  политическая теория или же доказательства бессмертия души, так как на этих основах в дальнейшем будет развиваться идеализм или социальная теория, теория справедливости и т.д. 

Но нельзя называть “Пир” забытым диалогом или диалогом, который изучается в меньшей степени, чем, скажем, “Государство” или “Федон”, потому что во многом именно он заложил фундамент для осмысления феномена любви в философском ключе. Но вопрос о том, почему философия любви не стала отдельной ветвью в философском каноне все еще остается актуальным. 

Проблема канона включает в себя не только вопрос о том, кто в него входит и почему, но и более широкий вопрос о том, что мы вообще можем понимать под каноном, ведь “Академическая дисциплина, называемая “философской», объемлет не только различные ответы на философские вопросы, но и полное расхождение на счет того, какие вопросы являются философскими”. Мы можем говорить о каноне в целом, то есть, об авторах, роль которых в истории философии не ставится под сомнение, можем говорить про канон конкретного периода или страны. И таким образом канон становится довольно относительным понятием, из-за чего возникает большое количество трудностей. Так у нас есть представление о том, что Кант является частью канона, хотя, например, “Критика чистого разума” сперва не вызвала должного резонанса в обществе, и также у нас есть обратная ситуация, когда известный автор своей эпохи, как, например, Леон Эбрео — впоследствии был забыт. Так, например, Юм косвенно поднимает эту проблему говоря про “легких” и “туманных” философов “Слава Цицерона процветает и теперь, тогда как слава Аристотеля совершенно угасла. Лабрюйер из­вестен за морями и все еще сохраняет свою репутацию, тогда как слава Мальбранша ограничивается его наро­дом и эпохой. Эддисона, быть может, будут читать с удовольствием, когда Локк будет уже совершенно забыт”. Интересно здесь и то, что представления Юма о том, как будет выглядеть философский канон не оправдались, что также дает повод задуматься о том, каким образом происходит этот процесс формирования и какие “критерии отбора” можно выделить. 

На основе всех этих рассуждений можно сделать вывод о том, что канон — довольно подвижная система, на которую можно смотреть в разных сторон, но это все же позволяет говорить нам об абсолютной относительности канона, то есть, нельзя сказать, что мы можем вписать в канон кого и что захотим. И теперь мы вернемся к проблеме вынесения феномена любви за рамки канона, чтобы разобрать возможные причины того, что любовь — один из многих концептов, опускаются при изучении, даже в случае, если автор пытался переосмыслить его в своей философии и делают акценты на другие концептуальные моменты. 

Вернемся к началу наших размышлений относительно поэтичности разговора о любви. Проблема вынесения любви за рамки канона может быть связана с языком, на котором говорит большинство философов. Философия часто находится на стыке с другими областями знания и творчества — теологией, естественными науками, математикой и, в случае с любовью, — с литературой. Однако, часто поэтичность языка в философии не одобрялась, так как все же философия — любовь к мудрости, стремление к истине, а выразительность в высказываниях может сбивать с толку, создавать дополнительные смыслы, то есть, мешать процессу познания. Конечно, такой точки зрения придерживались не все и диалоги Платона в таком случае было бы сложно назвать философским жанром, но мы уже говорили ранее о том, каким образом формируется канон. И общее “настроение” по отношению к литературному способу повествования могло иметь большое значение. Так, например, еще один неканонический автор XVII-XVIII вв. — Томас Бернет был раскритикован за излишнюю поэтичность своей теории, изложенной в “Священной теории Земли”, так как он пытался выразительно описывать физические явления, которые уже в тот период переосмыслены в более строгих категориях натурфилософии. Еще одним значимым пунктом относительно формирования канона можно выделить важное место логики и математики в философии, в которых философы часто стремились найти фундамент для своих рассуждений. Логика и математика в философии были и остаются некоторой базой для рациональных рассуждений. Они позволяют говорить о точности философии, которая занимается вещами, отличными, например, от теологии или поэзии. И следующий шаг и возможная причина — долгое господство рациональности в философии. Рациональность стала некоторой общей точкой, общим философским настроением, хотя, конечно, этим философия не ограничивается. Но в силу этого в каноне есть четкая направленность на некоторую рациональность в размышлениях, трудносовместимую с любовью, которую философия часто относила именно к тому, что рациональности противостоит  — страстям и аффектам. Все же любовь в первую очередь для многих авторов— это чувство, а чувства философов интересуют в меньшей степени. Попробуем разобраться, откуда идет эта традиция. 

Для античных авторов важен был вопрос о том, как соотносятся душа и тело, каким образом душа контролирует тело и может ли тело влиять на душу. Самая известная метафора, дающая представление об общем настроение относительно тела — тело как темница для души: “когда философия принимает под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве” (32е). И в этом случае страсти  — к которым может относится и любовь, только сбивают нашу душу. Если рассмотреть другую традицию — философию эпохи эллинизма, можно сделать примерно такое же выводы. Так, например, у стоиков “душой” их философии была этика, к которой можно было бы отнести и любовь, но происходит обратная ситуация — представители Стои также говорили о необходимости заниматься своей душой, а не своим телом: “В нашей власти мнение, стремление, же­лание, уклонение — одним словом все, что является нашим. Вне пределов нашей власти — наше тело, имущество, доброе имя, государственная карьера, одним словом — все, что не наше”. А любовь в случае с стоиками вообще может быть причиной привязанности, от которой необходимо избавляться, так как любая привязанность влечет за собой сильные чувства, а в итоге приводит к несчастью. 

Конечно, в платоновском “Пире” есть положительные представления о любви “Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит. Стоит лишь отцвести телу, а тело-то он и любил, как он «упорхнет, улетая», посрамив все свои многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот остается верен всю жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному” (183е), но положительные представления повлияли лишь на некоторых авторов, которые обратили внимание на феномен любви и продолжили традицию ее переосмысления. Другие же сделали акцент именно на образ тела как того, что мешает нашей душе, “сбивает с толку” наш разум. Таким образом в традиции закладывается фундамент для того, чтобы обратиться к разуму, а не к чувствам, а значит, отказаться от любви. 

Здесь мы постарались объяснить причины, по которым любовь вышла за рамки канона. Впоследствии авторы будут обращаться к любви чаще, ставя ее во главу угла, как, например, в немецком романтизме Любовь, заимствованная из “Пира”, но занимающая гораздо большее значение “Однако существует еще одно состояние, или ка­чество души в человеке, в котором обыкновенно разделенные разум и фантазия теснейшим образом соединены, образуя совершенное единство; и это есть не что иное, как природосообразная, чистая, сильная любовь, и способность этой любви, которая есть сама душа, собственная сущность духовной че­ ловеческой души”, однако, философия немецкого романтизма была неразрывно связана с литературой, в силу этого и предшествующей этому традиции немецким романтикам также не удалось ввести феномен любви канон. 

Многое еще не было сказано: про средневековую философию и про любовь к Богу, про традицию иррационализма, про других авторов, для которых любовь была значимым феноменом, как, например, для Кьеркегора, в его своеобразном способе переосмыслять жизнь. Идеи представителей эпохи Возрождения были исключены здесь сознательно, так как подробно про из идеи можно будет узнать из статей, посвященных непосредственно каноническим авторам. Однако цель заключалась в том, чтобы показать, каким образом некоторые концепты и теории остаются за пределами канона.  

Должны ли мы попытаться переписать историю философию? Включить в нее исключенных авторов и подробно разбирать узкие проблемы — любви, страха, войны и т.д. С одной стороны, видится важным показать, что философия не ограничена физикой, логикой, гносеологией и онтологией. С другой, кажется, что канон чаще всего формируется естественным образом и пытаться насильно переписать его — задача, которая вряд ли увенчается успехом. 

Важно рассматривать неканонических авторов, показать, как формировалась философия, показать, общий контекст, но сам пересмотр канона — вопрос спорный и сложный. Однако, возможно, канон все же ограничивает рамки изучения в философии и в силу этого мы многое упускаем из виду, когда одни проблемы и авторов считает более значимыми, чем других и поэтому: “Мы должны прекратить попытки написания книг, называемых «История философии», начинающихся с Фалеса и кончающихся, скажем, Витгенштейном. Эти книги полны отчаянными искусственными оправданиями того, почему там не обсуждаются, например, Плотин, Конт или Кьеркегор”.